Цыган старый ("Цыгане")

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— "На вешнем солнце греет уж остывающую кровь". "В его уме минувши лета час от часу темней, темней". "Что было, то не будет вновь", — говорит Ц.; но песня Земфиры, которую "певала Мариула", "заронилась глубоко в памяти" Ц. Ожидая Земфиру, "он перед углями сидит, согретый их последним жаром и в поле дальнее глядит", "и стынет убогий ужин старика". Когда Земфира приводит гостя — встречает Алеко: "Я рад. Останься до утра под сенью нашего шатра или пробудь у нас и доле, как ты захочешь. Я готов с тобой делить и хлеб, и кров. Будь наш, привыкни к нашей доле, бродящей бедности и воле, а завтра, с утренней зарей, в одной телеге мы поедем; примись за промысел любой: железо куй иль песни пой и села обходи с медведем!" Он знает, что "не всегда мила свобода тому, кто к неге приучен". — "Ты для него дороже мира", — говорит Ц., обращаясь к Земфире. — "Ты любишь горестно и трудно, а сердце женское шутя", — утешает он Алеко. По словам Ц., "вольнее птицы младость, кто в силах удержать любовь?" "Кто сердцу юной девы скажет: люби одно, не изменись!" — "Не плачь, тоска тебя погубит", — утешает он Алеко. "Твое унынье безрассудно". Алеко называет "другом"; припоминая "старую печаль", ему рассказывает "повесть о самом себе", когда он "молод был". — "Моя душа в то время радостно кипела, — говорит Ц. — Ах, быстро молодость моя звездой падучею мелькнула, но ты, пора любви, минула еще быстрее: только год меня любила Мариула". С этих пор ему "постылы" все девы мира: "меж ними никогда мой взор не выбирал себе подруги, и одинокие досуги уже ни с кем я не делил". После того, как Алеко стал "убийцей", обращается к нему с требованием: "Оставь нас, гордый человек! Мы дики, нет у нас законов; мы не терзаем, не казним, не нужно крови нам и стонов: но жить с убийцей не хотим. Ты не рожден для дикой доли, ты для себя лишь хочешь воли; ужасен нам свой будет глас: мы робки и добры душою, ты зол и смел — оставь же нас; прости! да будет мир с тобою".

Критика: Сопоставляя Алеко со Ст. цыг., Белинский говорит: "и как велик, как истинно (т. е. внутренно, духовно) свободен перед ним старый цыган, этот сын природы, бедности, не знающий в простоте сердца никаких теорий нравственности". "Это одно из таких лиц, созданием которого может гордиться всякая литература. Есть в этом цыгане что-то патриархальное. У него нет мыслей: он мыслит чувством — и как истинны, глубоки, человечны его чувства! Язык его исполнен поэзии. В тоне речи его столько простоты, наивности, достоинства, самоотрицания (resignation), кротости, теплоты и елейности. И как верен он себе во всем — тогда ли, как рассказывает своим простодушным языком предание об Овидии; или когда в исполненной дикого огня, дикой страсти и дикой поэзии песни Земфиры припоминает старого друга; или когда, утешая Алеко в охлаждении Земфиры, по-своему, но так верно и истинно объясняет ему натуру и права женского сердца и рассказывает трогательную повесть о самом себе, о своей любви к Мариуле и ее измене, которую он в своей цыганской простоте так человечно, так гуманно нашел совершенно законной... Но в сцене похорон и прощания с Алеко он является, сам того не подозревая в своей цыганской дикости, в истинно-трагическом величии".